Ереван – Париж со всеми остановками

Мы встретились в престижном ереванском джаз-клубе, где проходили съемки телепередачи «У Малхаса». Сюда пригласили известную супружескую пару, актрису Анаит Топчян и литератора Александра Топчяна. Анаит предложила: «Присоединяйся, пообщаемся». Я присоединился. Пообщались перед камерой. Ведущий остался доволен. Мне не хватило. Чуть позже продолжили общение у меня дома. И хотя мои друзья через пару дней собирались вернуться в Париж и времени у них было в обрез, один вечер они все же посвятили мне.

Их называли «звездной парой». Популярная актриса Ереванского драматического театра, активно снимавшаяся в кино, и публицист, литературный критик, переводчик, человек европейского мышления и европейского же обаяния. У Анаит было специфическое амплуа: в театральных и телевизионных спектаклях она изображала преимущественно благородных дам и царственных особ. У Александра, которого друзья по сей день называют Аликом, амплуа было не менее специфическим. Во-первых, он переводил с языка оригинала на армянский французскую поэзию и прозу. В ту пору, когда иностранная литература доходила до армяноязычного читателя в основном в переводах с русского. Во-вторых, критиком он был думающим, бескомпромиссным, нестандартным. Эка невидаль, скажете вы. Представьте себе. На фоне страдающих хронической близорукостью местечковых литераторов он (да еще, пожалуй, несколько человек) выделялся широтой кругозора и масштабностью суждений. В семидесятые-восьмидесятые я с удовольствием слушал его выступления, читал его статьи, общался с ним. Точнее сказать, с ними, поскольку общение с Аликом непременно предполагало общение с Анаит, равно как и наоборот. Они никогда не расставались.


В начале девяностых судьба раскидала нас в разные стороны. Уже в Москве дошли до меня слухи, будто супруги Топчян вместе с дочерью эмигрировали во Францию. Меня это почему-то не удивило. Правда, позже информация была скорректирована: вначале уехали Анаит с дочерью, а спустя три года к ним присоединился Александр. Значит, три года они все же прожили порознь.

Потом слухи стали вовсе противоречивыми: одни говорили, что они уехали в поисках роскошной жизни, другие – что по политическим мотивам. Кто-то утверждал, что они там сорвали большой куш, кто-то – что бедствуют и перебиваются случайными заработками. Говорили также, что оба пишут прозу, публицистику, издают книги, печатаются в «Русской мысли», и это оказалось правдой. Их не осуждали и не одобряли. Уехали – и ладно. Давно заметил: между оставшимися и уехавшими возникает некий барьер, легкое неприятие, критический взгляд. Не так уж это плохо, я считаю. Если уметь прислушиваться друг к другу. Впрочем, уехавшими их вряд ли назовешь. Разве что отъехавшими…


Остановка первая

Александр: Наш отъезд не был продиктован ни конкретно политическими, ни тем более экономическими мотивами. Живя в Армении, мы никогда не нуждались материально, хотя и не были богачами. Зарабатывали столько, сколько необходимо для достойной жизни. Я не числился в диссидентах, но всегда был в оппозиции. То была интеллигентская оппозиция. Как-то, давая интервью во Франции, я сказал следующее: «Вы знаете только советских диссидентов, но они погоду не создавали. Их было, скажем, человек пятьсот или шестьсот. Они были оторваны от общества и только в ваши «Голоса» кое-как проникали. Но существовала иная оппозиция. Это писатели, художники, театральные деятели, кинематографисты, ученые, которые жили активной жизнью, ежедневно обсуждали ситуацию в стране, критиковали, спорили, убеждали . Вся оппозиционная атмосфера в бывшей империи создавалась на самом деле благодаря им. Именно они подготовили почву для реформ, для новой политической обстановки. Я отношу себя к числу этих людей, потому что старался в меру возможностей способствовать прогрессу общества. Я считал и сейчас считаю, что перемены по пути демократизации были необходимы.

— Вы с Анаит эмигрировали из принципиальных соображений?

Анаит: Почему ты решил, что мы эмигрировали?

Александр: На самом деле это стандарт мышления: человека, решившего пожить где-то еще, окрестить эмигрантом или беженцем. Нам предлагали статус политических беженцев, но мы отказались. Мы даже гражданство не сменили, хотя имели такую возможность. Наш отъезд – всего лишь удачно сложившееся исполнение мечты. Всегда хотели пожить в Париже – пару месяцев, год, два, пять лет, не важно, сколько. Я с детства любил французский язык, французскую культуру – это у нас семейное. Впервые приехали в Париж в начале восьмидесятых. Затем побывали во Франции еще раз, в восемьдесят четвертом…

Анаит: Сняли документальный фильм о Рубене Севаке и получили там премию.

Александр: Было также приглашение от Женевского университета, где я побывал дважды и читал на французском лекции об армянской поэзии. А в восемьдесят девятом приехали в Париж с дочерью…

Анаит: Хорошо помню тот день, когда надо было собирать чемоданы и возвращаться обратно. Дочь - она тогда была студенткой первого курса, - внезапно взбунтовалась: «Не хочу возвращаться!» Я ей объясняю: «Анна, так нельзя: захотела – вернулась, захотела – осталась. Мы всегда возвращаемся, таковы правила». Ребенок не понимает, в ее возрасте не существует запретов, стоит на своем. В конце концов, нашли оптимальное решение. Она прошла тестирование в Сорбонне, а через два месяца нам сообщают, что принята. Причем даже год не потеряла: приняли сразу на следующий курс. И кому быть рядом с восемнадцатилетней девушкой в чужом городе, в чужой стране, как не матери? Я и поехала. Работала, играла в спектаклях, которые сама писала, сама ставила, сама подбирала музыку, костюмы, декорации. Первым был моноспектакль «Парандзем».

С этим-то спектаклем я и поехала во Францию, с успехом играла его и в других странах. А в 91-ом вернулась в Ереван. Устала от сытой и роскошной Европы, тосковала по мужу, по городу. Вообще, надо сказать, там я больше жила Арменией, чем здесь. Возвращаюсь через Москву, и уже в российской столице бросается в глаза контраст с Европой. Прилетаю в Ереван – холод, голод, мрак, помятые измученные люди…

Александр: Свет давали по часам, а в тот день, когда приехала Анаит, вдобавок еще и сгорела подстанция. Электричество вырубилось на несколько месяцев. Ни отопления, ни газа, ни света, ни воды…

Анаит: Ни кино, ни театра…

Александр: Я работал в Верховном совете главным экспертом по массмедиа. Был корреспондентом радио «Свобода»…

Анаит: Писал закон об авторском праве. А еще слал на Запад информацию, часто неугодную руководству страны.

— Ну, а потом вы все же уехали?

Анаит: Вначале в Париж вернулась я одна. В марте 92-го. Больше не могла выдержать. Это отдельная история. Авиабилеты за короткий срок подорожали в несколько раз. Шла инфляция, вклады населения заморозили. А у меня в банке скопилась большая сумма – гонорары за фильмы, спектакли. Я ведь работала как пчелка - двадцать с лишним картин, множество телеспектаклей, тратить деньги не успевала… Помню, кассирша сжалилась надо мной, выдала мне какую-то скромную сумму из моего же собственного вклада, но все равно не хватило. Билеты в Париж дорожали буквально каждый день. Я была в отчаянии. Слава Богу, друзья помогли. Села в самолет и облегченно вздохнула – вырвалась. В Париже обратилась к министру культуры, и он сделал мне визу. А Алик присоединился к нам только в 95-ом, после того, как в Ереване на него совершили вооруженное нападение.

— Нападение? По политическим мотивам?

Александр: Причины остались невыясненными.

Анаит: По каким же еще мотивам? Кому ты мог мешать?

Александр: Думаю, это было предупреждение. Просто я никогда не умел молчать, если мне что-то не нравилось.


Остановка вторая

— Теперь приезжаете в Ереван каждый год. Прекрасно вас понимаю, сам не упускаю возможности побыть тут подольше. Скажите, патриоты не упрекают? Погнались, мол, за лучшей жизнью, а мы в это время страну восстанавливали.

Александр: Иные «патриоты» похожи на садистов, которые обвиняют человека в том, что он выбежал из горящего дома. В то время, когда этот дом они же сами и спалили. Многие из уехавших тоже по-своему восстанавливали страну. Даже если просто помогали родным выжить. Знаешь, мне понравилось недавнее высказывание Сержа Саркисяна. Он заявил американским армянам: «Я понимаю, что человек свободен и волен жить, где хочет. Понимаю также, что вы попали сюда не от хорошей жизни, а в силу сложившихся обстоятельств…» Дословно не помню, но сказал примерно так. Он не осуждает тех, кто уехал, это уже хорошо.

— Сказать по правде, мне понятны любые причины перемещения по планете, кроме «целинных», которые для нашего народа тоже, к сожалению, характерны. Хотя даже «целинники», уезжая, освобождают для других рабочие места – тоже, значит, доброе дело делают. Не говоря о потоке денег, посылаемых на родину со всех концов света. Есть иная проблема: уезжают наиболее решительные, предприимчивые, профессиональные. Кто остается?

Александр: Я не экономист, цифрами оперировать не могу. Но вижу парадоксы. К примеру, раньше были частью империи, но не были провинциалами; теперь, когда обрели свободу и открылись двери, восторжествовал провинциализм. Этот повальный «рабис», эти курдские танцы в псевдоармянских костюмах, эти нелепо скопированные шоу, мальчики и девочки с микрофонами в руках, все на одно лицо – на это тошно смотреть, это невозможно слушать. И раньше такое было, но как-то в меру. Уравновешивалось чем-то настоящим. Появляется ощущение, что на всех уровнях победили псевдоармянство и псевдофольклор. Ситуация напоминает мне конец 30-х, когда после убийства Чаренца в Армении наступила полоса ашугства. Почитай газеты тех лет – в них полно ашугских стихов. Сейчас наступила эпоха неоашугов. Такое ощущение, что в Армении никогда не было Нарекаци, а были одни ашуги. Раньше, помнится, обижались, когда нас, армян, выставляли в экзотическом свете, сейчас сами изо всех сил стараемся таковыми выглядеть.

Анаит: Что касается «патриотических» упреков, о которых ты спросил, то напрямую не упрекают. Но скрытое неприятие имеет место. Мне говорят: «Почему не возвращаетесь, почему не играете в театре?» Возникает сомнение в искренности этих слов. В прошлом году французское посольство предложило принять участие в Днях культуры Франции в Армении. Есть такой известный драматург Эрик Эммануэль Шмит. Я достала право на постановку его пьесы «Маленькие семейные преступления» и сама же в ней играла. Режиссер в Ереване сделал все, чтобы провалить этот спектакль. То мне назначают одного партнера, то другого. Неделями сижу, не могу репетировать.



За двадцать дней до премьеры сама нахожу актера Ашота Адамяна, и мы с ним второпях репетируем. Ни прогона, ни генеральной репетиции. За пару дней до премьеры режиссер внезапно куда-то уезжает. Ни рекламы, ни афиш, цены на билеты завышены. Зал большой, можно было раздать также и пригласительные, но это почему-то никому не приходит в голову. Можно было пустить по телевидению рекламный ролик о спектакле. Ничего, гробовое молчание. Спектакль все равно состоялся, дело не в том. Я говорю об отношении. И если честно, после этого случая я почувствовала себя здесь еще более лишней, чем это было в начале 90-х.

Александр: Так бывает, когда пространство занимают унтеры Пришибеевы от культуры. Середняков раздражает все, что от них отличается, они приветствуют только себе подобных. Но это полбеды. Беда в том, что смещаются ценности, искажается эстетика. Ты посмотри на лица, что мелькают в «ящике», обрати внимание на ведущих нашего телевидения. Где только их находят? Ведущие турецкого телевидения большей частью светлокожие женщины с европейскими лицами. В быту народ может выглядеть как угодно, но телеэкран - это паспорт. Появляется ощущение, что у нас красоту подавляют, ее активно не приемлют. И, кажется, никого это не волнует. Более того, к искаженной эстетике начали привыкать.

– А мне показалось, на улицах Еревана привлекательных девушек стало больше, чем парней. Последние хорошо одеты, но лица какие-то горские, что ли. Возможно, это и есть возвращение к истокам.

Александр: Истоки как раз другие.

– Я 92-ой год вспомнил. Когда в ереванской типографии рассыпали гранки моей книги на русском языке. Я ее три года ждал. Дело прошлое. Но хорошо помню, как директор той типографии развел руками: ничего не поделаешь, поступило указание сверху, возвращаемся к истокам. В те годы досталось русскоязычию. Под лозунгом «Вернем национальное лицо!»

Александр: Всякая империя насаждает среди малых народов свой язык, и это естественно. Мешало ли это возвращению к истокам? Я патриот своего языка и своей культуры, однако не помню случая, когда бы русский язык и русская культура подавляли мое национальное самосознание. Наоборот, стимулировали. Читая Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, Достоевского, посещая Эрмитаж или Третьяковку, не можешь потерять лицо. Напротив, обретаешь. Исторически сложилось так, что многие наши деятели культуры получили образование и жили в России, учились в русских гимназиях.

Помню, мы посылали в Госкино на утверждение сценарии – я тогда работал главным редактором «Арменфильма», – и если сценарий оказывался слаб, недоработан, нам говорили: «Ну как же вы, народ высокой культуры, можете пропускать такие тексты?» Нам то и дело напоминали о нашей древней культуре, которой надо соответствовать. Да, были русские школы. Кого-нибудь заставляли ходить туда? Я, к примеру, окончил армянскую. И чем лучше тот колониальный английский (причем не язык Шекспира, а язык дяди Сэма), который насаждается сегодня в Ереване? Американские армяне, живя в Лос-Анджелесе, могут всю жизнь обходиться своим армянским и не чувствовать дискомфорта. В супермаркете, в клинике, в мэрии всегда найдется кто-нибудь, кто владеет армянским. В Ереване же скоро станет невозможно жить без английского. И армянский автоматически перестанет быть нужным. Раньше меня обвиняли в том, что я преклоняюсь перед Западом, сегодня эти же «обвинители» перед Западом пресмыкаются.

– Мы и друг перед другом любим пофанфаронить, тебе не кажется? Я бывал во Франции, но с соотечественниками как-то не довелось общаться. Расскажите о французских армянах. Кто они?

Остановка третья

Александр: Во Франции вместе с Бельгией и Швейцарией проживает более полумиллиона армян. Подавляющее большинство по сути не имеет связи ни с французской, ни с армянской культурой.

– Как же на спектакли Анаит ходили?

Анаит: Политическая ситуация совпала. Карабахское движение вызвало активный интерес к людям из Армении. Мои спектакли попали на эту волну. «Леди бомж» и «Здесь покоится» появились позже. Вначале были «Парандзем», а также поэзия западноармянских авторов и некоторых наших современников. Спектакли эти часто переходил в мини-митинги. Потом зрители поостыли. Ну, и мы тоже. Стали искать понимания в других странах - в Америке, в Германии, в Швейцарии… Там нашими зрителями были большей частью ереванские, бакинские, тбилисские армяне. Когда я выступала в Кельне, на мой спектакль приезжали люди из Берлина, Мюнхена, Франкфурта. И книжку мою с удовольствием покупали (сборник рассказов «Леди бомж». – Р.С.)

Александр: Во Франции живет уже третье и даже четвертое поколение армян. Есть армяне, родители которых обосновались там еще до революции. Основная масса – это те, которые спасались от геноцида. Через Египет, Болгарию, Константинополь…Миграция продолжалась до 30-х годов. Был и другой поток – российские армяне, среди которых были Труайя, Адамов, Питоев. Эти спасались от революции. Позже около тысячи человек разными путями попали во Францию из немецких концлагерей. После войны начался новый поток – из Ливана, Ирана, Египта. Сегодня колония растет благодаря армянам из Армении, Тбилиси и Баку. Они уже составляют в диаспоре серьезный процент. В первом поколении есть немало очень богатых. Шестьдесят процентов составляют приехавшие после двадцатых. Основная масса - тугодумы, их ничем не прошибешь. То и дело спрашивают: «Пишете вы на месроповском (западноармянский. – Р.С.) или на большевистском армянском?» Одна дама задала мне этот вопрос по поводу моего романа. Я говорю ей: «А не все ли вам равно, вы же не станете читать ни на том, ни на другом».

Чуть более продвинутые – армяне из Бейрута, из Константинополя. Последние обосновались на берегу моря, в Ницце. Для полноты картины добавлю: есть люди интеллигентные, талантливые, широко мыслящие, но они, как правило, изолируются от армянской диаспоры. Затем, когда добиваются чего-то существенного, как Верней или Азнавур, ими начинают гордиться, за ними бегают, их объявляют лучшими армянами…


Остановка четвертая – Не слишком весело вам, значит, в этой компании?

Анаит: Почему ты решил, что мы в этой компании? У нас свой круг друзей, достаточно интернациональный. Бельгийцы, швейцарцы, французы, русские…

– Они вам помогают?

Анаит: В чем? Свои деньги зарабатываем сами. Там вообще никто никому не помогает, сотрудничают и содействуют, когда совпадают интересы. Это тебе не Москва.

– Боюсь, у тебя романтическое представление о сегодняшней Москве. Прожить в пределах творческой профессии, не ломая себя, и там чрезвычайно сложно. Меня вот что интересует. Может ли сегодняшний эмигрант вписаться не в диаспору, а во французскую среду, во французскую культуру?

Анаит: Мир кино и театра клановый, семейный, там крутятся огромные деньги, и не каждого подпускают. Для этого надо там родиться или, по крайней мере, попасть туда в детстве. Нет таких актеров, которые приехали туда в зрелом возрасте и преуспели.

Александр: Даже великий Папазян, в совершенстве владевший французским, чувствовал себя там лишним. Это если говорить об актерской профессии. В литературе шансов побольше. Есть литераторы-армяне, пишущие на французском.

Анаит (с усмешкой): На армянском и русском пишу, почему бы не перейти на французский? Одно крупное издательство ведет со мной переговоры. Только вот рассказам они предпочитают романы.

– А публицистикой стала заниматься по примеру супруга?

Анаит: Супруг ни при чем. В 91-ом умирающий Сергей Параджанов лежал в госпитале Сен-Луи. Я его посетила. Он тогда уже ни с кем не мог разговаривать. Со мной поговорил. Он всегда ко мне относился с особой теплотой, считал, что я похожа на его мать. Под впечатлением нашей короткой встречи я написала эссе. Его с восторгом приняли в газете «Русская мысль», с которой я впоследствии стала активно сотрудничать. Там печатались не только мои статьи, но и рассказы, хотя эта газета крайне редко печатает прозу.

– Платят?

Александр: И неплохо. Кроме того, мы востребованы в том, чем занимаемся. Анаит играет свои спектакли, я читаю свои лекции, делаю свои переводы, и они издаются при содействии посольства Франции. Пишем, общаемся с интересными людьми, много ездим…

Анаит: В начале лета месяц гостили в доме известного бельгийского поэта Мориса Карема, Алик его переводит. Съездили в Грецию. Ведем активный образ жизни, это обогащает, держит на плаву. Видим себя в любой стране, в любой точке мира, а вот в самой Армении… Если честно, нет ощущения, что на родине в нас нуждаются. Вполне могут заявить: «Ну, и уезжайте в свою Францию!» Или: «Ну, и делайте это у себя во Франции!» Временами нечто близкое к тому слышим.

Александр: Знаешь, что предпринял Мясникян, когда, приехав в 20-ом году из Москвы, стал во главе разоренной страны? Составил список выдающихся армян, деятелей науки и культуры, которых надо вызвать на постоянное жительство в Армению. Сто пятьдесят человек. Он гарантировал им безопасность и по тем временам хорошее ежемесячное пособие. Большей частью это были люди, подобные Сарьяну и Спендиарову, которые вообще никогда не бывали в Армении. Он понимал, что такие люди должны составлять цвет нации. Неплохо бы вспомнить тот опыт, если хотим иметь передовую и развитую страну. Почему-то в те далекие годы никому не пришло в голову сказать Аветику Исаакяну: «Тридцать восемь лет прожил за бугром, вот и живи дальше, зачем приехал?» Или бросить Даниелу Варужану: «Возвращайся в свою Бельгию». Или Комитаса отправить обратно в Берлин. Или Рубену Севаку предложить вернуться к своей медицинской практике в Лозань. Что за логика?

Анаит: Я скажу, что за логика. Логика маргиналов. Логика людей, которые наконец-то стали хозяевами положения и не хотят, чтобы им мешали. Легче живется, когда нет критериев.

Александр: Присутствие таланта в национальной культуре – понятие совсем не географическое. Колумбиец Маркес жил на Кубе, бразилец Коэльо живет в Швейцарии – что с того? Жаль, что приходится повторять прописные истины. Но я надеюсь, ты не станешь писать все, о чем мы тут говорили.

–Почему бы нет?

Анаит: Кажется, у Генри Миллера была такая фраза: «Если я скажу все, что думаю, мне на земле не останется места…» Так что будь добр, оставь нам уголок.

Руслан Сагабалян