Армения как страна наукоемкой экономики

ИНТЕРВЬЮ С МИНИСТРОМ ТОРГОВЛИ И ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ НЕРСЕСОМ ЕРИЦЯНОМ

Сто дней молодого министра торговли и экономического развития – ему всего 36 – минули в сентябре.

Согласно своему уставу, МТЭР РА, пройдя несколько перевоплощений, сегодня является органом республиканской исполнительной власти, который разрабатывает правительственную политику экономического развития Армении. И если раньше было не совсем ясно, какой должна быть эта политика, то теперь уже чем дальше, тем четче ощущается общественный заказ на превращение Армении в страну экономики знаний.

— Давайте вначале, как водится, о достижениях. Что удалось сделать почти за полгода пребывания в должности?

— В основном удалось понять работу министерства и выделить те направления, которые нуждаются в институциональных изменениях. И провести несколько конкретных мероприятий. В частности, подписать соглашение об открытии Молодежного центра исследований и развития информационных технологий при ООН. Этот центр будет расположен в одном из университетов и будет означать для нас переход в новое качество. Преподаватели привнесут сюда культуру не только менеджмента, но и представления результатов исследований. И самое главное – культуру и опыт реализации разработок. Если все сделать правильно, открыть вокруг центра обслуживающие предприятия мелкого и среднего бизнеса, то у нас может появиться островок наукоемкой экономики.

Другой проект – Гюмрийский технопарк, тоже при университете. Здесь будут представлены ИТ и разнообразные направления дизайна, с хорошим инкубатором. Скорее всего, по финскому образцу. Сперва – правильные советы создателю наукоемкой фирмы, потом – бизнес-феи, которые сопровождают становление предприятия и фактически являются его ангелами-хранителями. Потом – свободное плавание. Государство в создании технопарка является катализатором и своими инвестициями не решает дело, а стимулирует масштабные частные инвестиции.

И еще один серьезный проект – Техутское медно-молибденовое месторождение. Это будет не просто горнорудное предприятие, а горнорудный кластер, который станет мощным стимулом развития и применения наукоемких технологий. Эксплуатация столь крупного месторождения на современном уровне приведет к внедрению в Армении не только инженерных, но и региональных финансовых услуг – в операциях с деньгами нуждаются все. Техут – это колоссальный внутренний ресурс, сопоставимый по величине с общим объемом инвестиций в страну.

— Правда, весьма авторитетные экологи считают, что прибыль от эксплуатации Техута не может покрыть вреда, нанесенного природе.

— Страхи тут явно преувеличены. Один только год эксплуатации Техута даст прибыли больше, чем все рекреационные расходы. Что же касается нагрузки на природу, то здесь мы действительно имеем несколько видов рисков. Первый – риск сокращения продолжительности жизни. Он неактуален, потому что возрастание доходов получившего работу населения здесь, согласно расчетам, гораздо эффективнее удлиняет жизнь, чем уменьшение лесных площадей – ее сокращает. Изменение рельефа и русла реки тоже не окажет сильного экологического давления на среду. Промышленная пыль с тяжелыми металлами действительно опасна, но здесь санитарная территория превосходит эксплуатационную, т.е. здоровью человека, при соблюдении определенных технологий, она угрожать не будет. Промышленные хвосты тоже не так опасны, как раньше – современные технологии позволяют их полностью рекультивировать. И еще одно, весьма важное дополнение – экологические проблемы здесь получили сильное общественное звучание, и есть надежда, что общество не утеряет контроль над ситуацией, даже если чиновники забудут обязательства разработчиков месторождения, под которые выдавалась лицензия на эксплуатацию.

— Мы уже открыто заявляем, что наша цель – это построение современной наукоемкой экономики, в которой главный ресурс – человек. Если это – дорога, то какую ее часть мы уже прошли?

— Мы – в самом начале этого пути. Но не будь у нас общественного согласия по свободному ценообразованию, уважению стабильности и почитанию ее за ценность, признанию превалирующей роли частного сектора – и мы не смогли бы начать этот путь. Кстати, эти ценности свойственны только развитым или мобильным странам, большая часть глобуса относится к ним без пиетета. Теперь нам с этим багажом предстоит интеграция в мир. Хотя бы потому, что мы не можем настолько развить внутреннее потребление, чтобы жить изолированно. Это из современных стран могут позволить себе только США, даже не Россия с ее огромными просторами и сырьевой базой. И тут опять-таки государство должно сыграть роль катализатора, тратясь на развитие исследований. В странах с новой экономикой в начальный период оно тратит на это до 1% ВВП. Потом в течение 10 лет доля госрасходов падает, но резко возрастает доля частного сектора, доходя до 4-5 % ВВП. У нас же каталитическая роль правительства пока проявилась в создании частного сектора посредством приватизации. Процесса болезненного, но в итоге появилась возможность построения новой экономики. И сегодня у министерства в ее построении две роли. Первая – устранение препятствий для бизнеса и торговли. Вторая – создание моделей развития и построение экономической среды вокруг этих моделей.

— При том, что происходит укрепление драма, которое бьет по экспорту и многие промышленные проекты становятся неактуальны...

— Не надо преувеличивать. Экспорт у нас, тем не менее, растет. Укрепление драма в первую очередь бьет по затратным, несовременным предприятиям. Здесь необходимо посредством мобильной экономической политики перевести инвестиции в ресурсосберегающие отрасли с высокой добавленной стоимостью и привлечь сюда иностранные инвестиции. Этот процесс можно будет запустить в течение ближайших двух лет и, таким образом, продолжить преобразование экономики из затратной в эффективную с помощью реформ второго поколения. Мы должны, как бы амбициозно это ни звучало, создать более комфортную, чем в развитых странах, бизнес-среду. Это предполагает не только создание развитой финансовой инфраструктуры, но и институционализацию пенсионного и страховых фондов, деньгами которых можно кредитовать высокие технологии. Сегодня уровень конкуренции у нас адекватен уровню экономики. Если мы хотим конкурировать на тех рынках, куда мы экспортируем товары, то, как минимум, и технология платежей должна соответствовать этим рынкам. Т.е. электронная система платежей должна стать повсеместной. Фискальные технологии должны позволить оценивать деятельность предприятий без проверок на месте. И, поскольку все эти технологии могут работать только вне коррупционного поля, то вот вам еще одна проблема. И т.д. Впрочем, кое-что происходит уже сегодня: в структуре импорта растет доля высокотехнологичных товаров, что является одним из индикаторов повышения конкурентоспособности.

— Импорт у нас и в будущем году будет превосходить экспорт на $1 миллиард. И тут возникают как минимум две проблемы. Первая – олигархат, сидящий на импорте, силен и способен влиять на политические решения. С другой – трансферты наших соотечественников довольно-таки бездарно тратятся на импорт, т.е. оплату чужих рабочих мест, вместо того, чтобы развивать собственную экономику.

— Вот тут я с вами совершенно не согласен. Достаточно проанализировать структуру импорта, чтобы понять, насколько преувеличены здесь риски. Во-первых, часть торгового дефицита компенсируется услугами, факторными доходами (от зарубежной собственности и рабочей силы, работающей за рубежом). Кроме того, часть частных трансфертов тоже является факторным доходом. И, таким образом, дефицит платежного баланса при самом тенденциозном подсчете убывает у нас до $400 млн. При нетенденциозном – до еще более низких оценок. Показатель дефицита платежного баланса плюс внешний долг – это показатель защищенности экономики от внешних рисков. Так вот, в этом смысле мы защищены лучше многих развитых стран. А теперь посмотрим, какова у нас структура импорта. Продукты питания и табачные изделия – $269 миллионов. Предметы потребления - $283 млн. Тут я хочу заметить, что стиральная машина – это не столько предмет потребления, сколько технологический трансферт, требующий инфраструктуры (стиральные порошки, электроэнергия, водопровод, канализация) и повышающий наши возможности. Так вот, высокотехнологичные товары и инструменты составляют по этой позиции около 70%. Около $300 миллионов – это средства производства. Транспорт и комплектующие к нему – $130. Энергоносители, ГСМ и промышленные запасы превосходят $1 миллиард. В итоге получается, что в структуре импорта повышенную роль играют средства производства и сырье, т.е. то, что в перспективе создает добавленную стоимость. Такой импорт со временем приведет к созданию ресурсосберегающей экономики. У меня есть компрессор «Дженерал электрик», который потребляет вдвое меньше, чем советские аналоги, электроэнергии, бесшумен и не требует смазки. Так что же, не ввозить его, чтобы не увеличивать импорт?

— Получается, что дефицит платежного баланса нам не страшен. Может, не страшен и монополизм?

— Что касается монополизма, то в законодательном плане у нас тут все в порядке, но есть, конечно, проблема правоприменения. С монополизмом следует бороться, но я думаю, что тратить огромные усилия на эту борьбу не следует. Лучше поберечь силы для создания новой экономики, что может оказаться одновременно и борьбой с монополизмом.

— Еще одна проблема – корпоративный капитал. Являясь индикатором развитого рынка, в Армении доля его в общей капитализации, можно сказать, позорно низка.

— Так было. Но за последние полтора года у нас произошли огромные изменения. Во-первых, шведская OMX, ведущий скандинавский биржевой оператор, стала владельцем Армянской фондовой биржи и Главного депозитария Армении.

Эта компания управляет 80 процентами рынка ценных бумаг Скандинавии и стран Балтии, а также ведет операции более чем на 60 биржах в 50 странах мира. И ее интерес к нашей бирже был во многом удивителен. Кроме того, Американская фондовая биржа Nasdaq Stock Market покупает OMX. Так что в итоге получится, что в Армении будет работать площадка Nasdaq.

ОМХ провела в Армении анализ, в том числе и в философских терминах, и выводы ее оптимистичны. Армяне, как выяснилось, не боятся брать на себя риски, подвержены индивидуализму и способны воспринимать неопределенность. И есть уже первые итоги - сегодня мы имеем бурный рост корпоративного капитала в Армении.

— Все-таки еще раз об ожидающем нас типе экономического развития. Индустриальная экономика с огромным объемом грузоперевозок нам вроде бы не грозит – границы в основном закрыты. Мы его что – минуем и сразу – в постиндустриальный этап?

— Я думаю, что граница между этими типами экономик условна. Даже горнорудная промышленность, которая вроде бы принадлежит индустриальному этапу, на самом деле в технологичной своей части уже принадлежит постиндустриальному – слишком много наукоемких сберегающих технологий. И лет через пять этой разницы может не быть вовсе. И открытость или закрытость границ тут тоже не так и важна. Главное тут – не открытость, а умение партнерствовать. И мне даже кажется, что это не так плохо пока – закрытые границы. При полной открытости мы должны были бы очень чутко реагировать на внешние вызовы, не имея опыта. Мы могли бы вообще не думать об экономике знаний, пользуясь сиюминутными успехами открытости – обилием магазинов, автомашин и прочих удовольствий. И уйти полностью неверным путем, по которому не возвращаются. А сегодня из-за того, что у нас состоялись внешние вызовы, в обществе уже идет серьезная дискуссия по поводу будущего образа Армении.

У нас, как бы амбициозно это ни звучало, должна быть очень конкурентоспособная экономика, с которой мы должны попасть в двадцатку самых мобильных стран.

— Экономика знаний предполагает развитие нанотехнологий и венчурный капитал...

— Нанотехнологии есть. Есть кое-что в области биотехнологий, прикладной физики и инженерного хай-тека. Что же касается венчурного капитала – это не наша проблема. Есть в мире венчурные компании с определенной культурой и опытом. И мы должны не столько строить свои, сколько стать объектом их интереса. Я думаю, уже в будущем году мы сможем привлечь интерес серьезного венчурного капитала в область информационных технологий. И, как это ни странно звучит – в область туризма. Есть определенные туристические технологии, которые требуют именно венчурных подходов. Например, институт застолья с тамадой. Турист за столом познает культуру застолья. Тосты ему либо переводят, либо тамада знает языки. Я, кстати, сам был удивлен, когда узнал, что такой вид туризма существует.

— Последний вопрос – каков Нерсес Ерицян вне работы?

— Семьянин, взваливший пока семейные заботы на жену и детей. Я думаю, что, когда мы преодолеем этап институциональных изменений, у меня появится больше времени для семьи. Дети у меня, несмотря на малый возраст: девочке – 11, мальчику – 9, достаточно самостоятельны. Нам уже удалось заложить в них определенные ценности, в частности, любовь к книге. Что же касается хобби – их у меня много. От деда по матери – греческого армянина и отца – сурмалинца я унаследовал любовь к ремеслу и изобретательству. У меня есть замечательные инструменты, которые я копил годами, часть привез из США, где 2 года работал в МВФ. Автомобильный тюнинг, строительные и ремонтные работы по дому – все это я умею, люблю, но пока забросил. В Америке я устраивал своим гостям тур по инструментальным магазинам, доставляя им колоссальное удовольствие. Там на бытовом уровне сталкиваешься с технологиями, с которыми здесь не сталкиваешься даже на производственном.

Это есть самая настоящая технологическая культура, которой мы пока лишены. Когда мы к ней придем – это будет одним из индикаторов того, что наш переход в экономику знаний уже состоялся. Или что он уже не за горами.

Арен Вардапетян